Когда тонешь в датах, хватайся за кровать. Она одна вечна.

Дни проходят среди передающих деньги уставших рук над твоей заросшей головой с неисправным реактором.

Вечера – в запахах жареной картошки, в мультиках, где всё высмеивается, ненавязчиво и тонко, в гористых креслах, в уже железном зефире, в чёрном чае, на поверхности которого образовались острова,  зелёно-синие, асимметричные, заманчивые (если бы не приступы отвращения), в приглушённых из-за лени разговорах (об эксцентричных «буддистах», о шатающихся по отверстиям спелеологах и о прочей метафорической поебени + Россия и работа).

Зато ночные лакуны приятны до одурения. Закрывается рот у всего.

Когда ты единственный раз за день физически напрягаешься, чтобы выключить свет, миллионы бархатных лапок начинают гладить тебя по голове. Ты плачешь им в ладошки, говоришь, что не хочешь: ни завтра, ни Её, ни ПИТЬ, ни ехать. Разбрызгиваешься, как вонючая тряпка, которая сохнет на старом, покосившемся заборе.

Сон приносит лёгкое заблуждение в своём рюкзачке и говорит: «Да ладно тебе, попробуй! Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в удовольствиях». И ты чувствуешь себя полным чмошником, потому что совсем на это не подсаживаешься.

А утром снова руки, которые тянутся в рюкзаки, в сумки, чтобы что-то передать другому.

У каждого своя зависимость.