32

Неловко сажусь в кресло. Очень не уверен в свежести дыхания и в своём изувеченном английском.

Азиат с грязными ногтями (стереотипно) недовольно трогает меня за голову. Воротит от этой комнаты и всего, что делает её ею с большим трудом. Но я знаю, что так надо. Возможно, впервые подозрительно точно знаю.

И ножницы, наконец, издают безапелляционный звук.

Я вхожу в свой дом.

У подъезда мокро жму руку другу детства. Блядь, я так рад его видеть.

Замок беззвучный. Газета расстелена на полу. Она задумала ремонт в прихожей.

В пыльном кухонном воздухе летает огромная муха, наивно блестит зелёным.

Какая-то независимая музыка. Тихо играет из маленьких колонок. Недавно кто-то лениво стряхнул пыль рукой, видны пальцы.

Мамы снова нет дома. Но это хорошо. Мне ещё не исполнилось 33, и я правда не готов.

Кошка смотрит прямо и утвердительно. Спасибо, что ничего не спрашиваешь у меня.

Замечаю красный свитер с американским флагом, который прислала тётя Вера на Новый, 1995-ый, год.
И на моей щеке гигантский синяк. Тоже 1995-ого. Это брат. Он всегда был сильнее меня.

Коробка. Ещё одна.

«Как я провёл лето…», «Что хотел сказать автор в романе “Преступление и наказание”»…, «Лабораторная номер 5, вариант 2».

Листы безнадёжные, бледные, буквы забитые, одинокие.

Вздох. Ещё один.

Мне пора.

Первые пять минут после подушка кажется бетонной.

Провожу рукой по волосам.

Безжалостно (как они умеют) острижены.

Да, я всё ещё там. Прикрытый большим количеством барахла, различного рода сокращениями мимических мышц, красным свитером «на вырост» (было заботливо помечено в прилагаемой открытке). Словами. Словами.

Но вы идите, я вас догоню.

Вы обязательно услышите один из самых безапелляционных звуков из существующих: звук навсегда захлопнувшейся двери.